Материалы собрали и обработали:
Якубова Елена,
МБОУ СОШ имени С.Е.Кузнецова с.Чемодановка Бессоновского района Пензенской области, 11класс
Агеева Лидия Николаевна, учитель истории МБОУ СОШ имени С.Е.Кузнецова
В прошлом году ученики нашей школы взяли интервью у трех бывших «остарбайтеров» и написали о них работу «Узники третьего рейха». Но нам не давала покоя мысль, что последняя женщина-остарбайтер из списка в связи с переездом в другое село оставалась для нас не доступной. И вот, наконец, недавно нам удалось с ней встретиться.
Коновалова Мария Степановна встретила нас приветливо. Но сразу пожаловалась на плохую память (ей 83 года).
Она – типичный представитель поколения, чье детство пришлось на войну: ей шел одиннадцатый год, когда война началась, и пятнадцатый, когда война закончилась. Она не получила полного образования, только три класса начальной школы. Поэтому её воспоминания по-детски наивны, не содержат философских обобщений. Её память высвечивает эпизоды, которые мог запомнить только ребенок. Вместе с тем, она не помнит деталей, на которые обратил бы внимание взрослый человек.
Но она – очевидец важных исторических событий, живой свидетель истории. Потому, пусть с коррективами, её воспоминания важны для нас сегодня.
Оккупация
Мария Степановна Коновалова родом из деревни Дынная Калужской области из семьи колхозников Анны и Степана Ивановых. В 1915 г. у них родилась Варвара, в 1918 г. – Виктор, в 1922 г. – Николай, в 1925 г. – Дарья. Мария родилась в 1930 г. Последним ребёнком была Вера, она родилась в 1939 г. В 1936 г. семья переехала в небольшой городок Людиново, расположенный неподалёку.[1] Так как Марии в то время шёл только шестой год, она не помнит, как и почему они переехали в город. Мария помнит только, что папа сначала работал в милиции, и они снимали квартиру. А потом и папа, и мама стали работать на БРЕЗе (видимо, это абривиатура какого-то предприятия, очевидно, завода, т.к. в городе было развито машиностроение) и получили квартиру. В этом городе они прожили до начала войны.
Когда началась война, немцы быстро подошли к их городу[2]. Мария Степановна вспоминает: «Наши стали всё уничтожать, взрывать мосты, чтобы немцам не досталось (всем известная тактика «выжженной земли» – прим. автора). Было очень страшно, и мы лесом убежали в свою деревню, думали там спастись. Но туда уже тоже вошли немцы. Очень много их было на мотоциклах. Они рыскали по селу и требовали еду: «Матка, яйки, млеко»[3].
Сначала семья Марии поселилась у брата матери. В одном доме жили пять человек: семья брата, семья Марии и ещё немцы. «Немцы спали на полу на соломе – боялись вшей. Вели себя пристойно».[4] После семья Марии жила в другом доме на двух хозяев. Кроме них в доме стояли ещё два немца – офицер и его денщик. «У нашей соседки, молодочки, был грудной ребёнок. Когда ночью ребёнок начинал плакать, денщик хватал его и относил в огород в картофельную борозду – чтобы спать не мешал»[5]. Потом семью Марии выгнали оттуда в плохой дом с разваленной стеной, где жило три семьи.
В 12 км. от их деревни в Букани стояли наши. Они обстреливали немцев. Мария видела груды немецких трупов на улице. Жители деревни жили в погребах. Однажды старшая сестра с подругой пошли в дом за вёдрами, и в это время снаряд попал в угол дома. «В этом углу висела красивая икона Спасителя. Так она упала на лавку, но даже не разбилась. Сестре балкой ударило по голове, а её подруге ранило ногу»[6]. Похожую историю в прошлом году мы слышали от Мамониной П.И. и приводили её в работе «Узники третьего рейха»: «Часто Либаву бомбили наши самолёты. Однажды бомба попала в дом, где мы жили. Всё рухнуло, кроме нашей иконы Пресвятой Богородицы и креста, которых мы взяли с собой из дома».
Таким образом, наши люди на оккупированной территории страдали не только от немцев, но и от своих – от бомбёжек нашей авиации. Религия, вера в Бога, преследуемые Советской властью, в трудные военные годы играли для многих наших соотечественников важную роль: они вселяли надежду на спасение, на защиту от ужасов войны со стороны высших сил. Поэтому религиозные реликвии (иконы, кресты) не только сопровождали семьи все военные годы, но и после войны бережно хранились, как святыни. В семье Мамониной П.И. крест хранится до сих пор на почётном месте и далеко не всем показывается. А икона Пресвятой Богородицы передана в один из храмов Пензенской области.[7]
В оккупированной немцами деревне Ивановы прожили до весны 1943 г. А потом… «Был март месяц – слякоть, холод. Всех жителей вывели на край деревни. Стали отбирать молодых девушек на рытьё окопов – взяли сестру Дарью, которой было 18 лет. Наши солдаты тогда говорили:
«Девочки, не ройте ямочки –
Проедут наши таночки,
Засыпят ваши ямочки»[8].
Потом их угнали в Жиздру.[9] Там произошёл налёт наших самолётов на немецкие расположения. Мария с сёстрами и матерью прятались в подполе. Было очень страшно: «Я уткнулась матери в подол, а она гладила по голове, чтобы успокоить нас. Рядом было кладбище, и когда мы после бомбёжки вышли из подпола, увидели жуткую картину – гробы стояли стойком»[10] (от попадания снарядов они как бы встали). Потом их погнали в Клетно[11], потом в Буяновичи[12]. Там посеяли картошку, а когда она зацвела, их посадили в телячьи вагоны в очень большой состав и повезли на запад.
В Германии
Везли очень долго. Чем питались, Мария Степановна не помнит. Но очень хорошо запомнила такой эпизод: рано утром поезд остановился возле каких-то садов (типа наших дач). На деревьях, раскидистых и невысоких, висели яблоки. Люди с поезда бросились к этим садам. «Я мялась, но очень хотелось яблок, и я тоже побежала с сумочкой. Мы рвали, рвали яблоки, пока не засвистел поезд – машинист собирал людей. Поезд стал трогаться потихонечку, тогда я побежала к нему»[13]. Это единственный эпизод изо всего долгого пути в Германию, которой запомнила Мария Степановна. После душной скученности и полуголодного существования в телячьих вагонах она оказалась в яблоневом саду солнечным летним утром. И эти яблоки, свободно висящие на деревьях, напомнили ей мирное время на родине и позволили хоть ненадолго почувствовать себя счастливой. Поэтому и спустя 63 года она вспоминает этот день с улыбкой.
А потом приехали в Германию. Это поняли по тому, что кругом были немцы, слышалась немецкая речь. Сразу со станции их погнали в лагерь: за колючей проволокой стояли бараки. Были и бункера для укрытия на время бомбёжек. Видно было, что всё приготовлено было заранее. Позже Мария Степановна узнает от сестры, что это был город Эссен в Западной Германии[14].
Но некоторые из пригнанных попали к бауэрам. «Одна семья из нашей деревни вся погибла у бауэров»[15]. Нас заинтересовал этот факт из рассказа Коноваловой Марии Степановны. Дело в том, что в предыдущей работе об остарбайтерах мы столкнулись совсем с другими отзывами о работе у бауэров. У Мамониной П.И. младшего брата Ивана забрали на ферму пасти скот. Когда его привели обратно, он «был нарядный, сытый и нам принёс еды». И у П.Поляна есть сведения, подтверждающие преимущественное положение рабочих в сельском хозяйстве от положения рабочих в промышленности[16].
Поэтому мы полагаем, что семья жителей деревни Дынная погибла у бауэров или во время бомбардировки, или во время взятия нашими союзниками западной части Германии.
В лагере мать работала на кухне: варила еду военнопленным. Картошку варили нечищеную. Брать с кухни ничего было нельзя – убьют. Когда мать возвращалась с работы, подбирала что-то на помойке. Мария с другими подростками убирала брюкву в огородах, работала в садах. Но рвать с деревьев фрукты было нельзя, только падаль брать разрешали. Еду в лагерь привозили в больших термосах. Больше ничего о быте в лагере Мария Степановна не помнит. На диске «Судьба под знаком OST» мы нашли описание проживания русских рабочих в другом лагере – в Хедейхейме, данное немецким ефрейтором Германом Бюше из 2 роты 1 батальона 451 пехотного полка: «Русские рабочие находились по 20 человек в помещении размером 35 кв.метров, кровати размещались в два ряда друг над другом и были покрыты соломенными тюфяками( одеял и постельного белья у рабочих не было), в помещении был ещё стол и несколько табуреток. Окна никогда не открывались, чтобы сохранить тепло, ибо топить было нечем. Рабочие совершенно завшивели. …Полотенец и мыла я у русских рабочих никогда не видел. Для 300 рабочих была устроена одна примитивная уборная. …Во время первого перерыва, когда мы — немецкие рабочие, а также итальянские рабочие завтракали, я никогда не видел, чтобы ели также и русские рабочие. …Во время второго перерыва их обед состоял из постных щей с несколькими картошками или из капустного салата и 4-5 неочищенных вареных картошек. Рабочие поедали эту картошку вместе с кожурой, потому что они постоянно были голодными, что им выдавали на ужин, я не знаю, потому что наш рабочий день к этому времени заканчивался, и мы уходили со стройки. Само собой разумеется, что ужин тоже был плохим и скудным, в противном случае русские paбочие, конечно, не стали бы выпрашивать у нас кусок хлеба».
Сестра Варя работала на промышленном предприятии. О работе сестры Мария Степановна нам ничего сказать не могла. Некоторые материалы мы нашли на диске «Судьба под знаком OST».
Председатель акционерного общества Эссена, Фр. Круп пишет 14 марта 1942 года о положение в инструментальной мастерской машиностроительного завода: «Касательно использования русских
В последние дни мы констатируем, что довольствие используемых здесь русских так ничтожно, что люди слабеют день ото дня.
Наблюдение показало, что отдельные русские не в состоянии, например, безупречно натягивать прокатную сталь вследствие недостатка физической силы. Если мы не позаботимся об улучшении снабжения в таком объеме, чтобы от людей можно было требовать нормальной производительности, то привлечение этих людей со всеми вытекающими из этого затратами было напрасным. Равным образом я же считаю нужным принимать новых русских, если они будут считаться со мной как производительные рабочие, но от которых я не могу ожидать никакой производительности.
Я полагаю, что на остальных предприятиях положение нисколько не лучше». Такие невыносимые условия содержания в лагерях грозили забастовкой голландских рабочих в одном из лагерей общества АГ «Крупп» в городе Эссен в августе 1942 года. И если так называемые «западные рабочие» могли выразить недовольство, для их «барачных братьев» с Востока подобные действия карались заключениями в тюрьму местного гестапо или в концлагерь[17].
Мы думаем, что Варя Иванова работала в подобных же условиях. Подтвердить это она уже не может, так как умерла. Но это благодаря ей Мария Степановна узнала название города, где они жили в Германии.
Во время бомбёжек укрывались в бункерах. Однажды бомба попала в один бункер, и все девушки погибли. Только туфли остались. Их хоронили (закапывали) пленные. Однажды в бункер, где пряталась семья Марии Степановны, упала «зажигалка». Все перебежали на другой конец бункера и остались живы. Бывало, что лагерь сжигало бомбёжкой, и их переселяли в другой лагерь. «В лагере вместе с нами жили французы, итальянцы, бельгийцы. Внутри нашего лагеря было ещё заграждение – проволока ещё выше. Там держали евреев. Ходили слухи, что их закапывали живьём»[18].
Мария Степановна ничего не знает о Холокосте, но даже от ее детского восприятия не укрылось особое отношение к еврейскому народу и особая жестокость по отношение к нему.
Рассматривая идеологию нацистов по отношению к остарбайтерам, мы пришли к выводу, что несмотря на мощную пропаганду и давление фашистского тоталитарного государства, имели место отдельные случаи человечного отношения к русским рабочим. В работе «Узники третьего рейха», написанной учеником нашей школы в прошлом году, приводились сведения о лагерном театре в г.Рула: «В семейном архиве Игошиной Веры Константиновны есть уникальные фотографии: Вера с подругами-остарбайтерами после спектакля, который они под руководством немки поставили к новому 1944 году. Имя руководительницы кружка Вера Константиновна не помнит. Помнит только, что это была весёлая пьеса, в которой она исполняла роль директора (мужские роли исполняли тоже девушки)». Не укладывающийся в общепринятую концепцию факт мы нашли в материалах проекта «Судьба под знаком OST». Это письмо немецкого унтер-офицера Ганса Д. из России от 1942 года: «В течение около полугода моя жена ищет подходящего помощника для домашнего хозяйства. Теперь мы здесь при нашем учреждении в России имели на работе девушку, от которой у меня создалось впечатление, что она является для моего хозяйства очень подходящим лицом. Она трудолюбива, опрятна и обладает приветливым открытым характером. Я заключил с нею условие и нашел здесь со стороны подлежащих властей охотную поддержку. Теперь она после долгого утомительного пути находится у меня дома. Она чувствует себя у нас очень хорошо, моя жена прямо-таки восхищена ею. Но теперь оборотная сторона медали! Моя жена пишет мне сегодня, что у нее был кто-то из НС-женского объединения, чтобы сказать ей, как она должна относиться к русской: как к человеку второго сорта, с постели на работу, с рабочего моста в постель и т.д. Я должен сказать, что я возмущен этим взглядом. Моя жена резко отклонила это требование, чего впрочем я от нее и ожидал. Если я кого-либо принимаю, кто должен сидеть со мною за одним столом, значит — я убежден в безукоризненном характере его. С одной стороны мы вербуем их, украинцев, мы одеваем в наше форменное платье, татары сражаются бок о бок с нами, казаки находятся в наших рядах, а вот прислугу, которая добровольно является в Германию для работы, ее я должен рассматривать, как человека второго сорта? Покорнейше прошу вас, займитесь этим делом». В ответ унтер – офицер получил возмущённую отповедь члена НСДАП, окружной руководительницы женского объединения г-жи Фриды Шт.: «Если вы видели здесь эту смесь народов, то вы поняли бы, что вы должны защищаться от этого. И если немец сам слишком глуп и излишне гуманен, то ему должны быть предписаны правила поведения…Обстоятельства вынуждают нас привлекать в империю чужеземную рабочую силу, но этим я еще никоим образом не принуждаюсь восседать с ними вместе за одним столом. Я могу относиться к ним благопристойно, как человек, но никогда не иду на то, чтобы разделить с ними общество… Господином в Европе является немецкий солдат, который, жертвуя своею жизнью, защищает родину и завоевывает новые области. А мы на родине были бы плохими управителями доверенных нам благ, если бы мы допустили, чтобы чужеземцы угнездились здесь… Мы не хотим внедрять в души наших детей ненависть, определенно нет, а сознательность, и жестокость, необходимые, чтобы построить тысячелетнюю империю, в противном случае напрасно было пролито столько немецкой крови, напрасно матери жертвовали их сыновьями, женщины — их мужьями, дети — их отцами, тогда эта борьба потеряла бы свой смысл»[19]. Поэтому на наш вопрос о контактах с местными жителями Мария Степановна ответила отрицательно: «Такого не помню»[20].
Возвращение
«Освободили нас американцы, когда уже было тепло[21]. Перед освобождением нам привезли баланду в термосах и поставили у плетня. Мы жрать хотим, побежали к термосам. А два парня в военном подбежали и кричат: «Не трогать! Отравлено!»[22]
Понять этот факт из воспоминаний нам помогла статья П. Поляна «OST-ы — жертвы двух диктатур. «Во многих лагерях остарбайтеры опасались, что перед подходом союзников-освободителей всех их расстреляют эсэсовцы. Опасения для этого были, были и претенденты. Один из них описан в книге М. Келлера «С русскими бабами покончено». 26 марта 1945 года, за шесть дней до прихода американцев, в лагере Хирценхан была расстрелена 81 женщина («остовки» и польки), а также шесть мужчин»[23]. Возможно, и в нашем случае имел место замысел по уничтожению остовцев накануне прихода освободителей.
С чисто детской наивностью Мария Степановна говорит, что они бегали смотреть на американцев. Какие они? Оказалось, что «такие же белолицые».
После освобождения лагеря семья Ивановых поступила на фильтрационный пункт в Бранденбурге в восточной части Германии[24].
«На родину ехали поездом. Сестра Варя на завод не захотела возвращаться, поехали в деревню. Деревня вся разрушенная. Дали нам хату полуразвалившуюся. Сестра Дарья осталась живая, выучилась на трактористку. Но работа тяжёлая, мужская. Когда пахала, постоянно выворачивала трупы из земли. Жизнь была очень тяжёлая, и мать с сёстрами завербовались в 1947 г. на Сахалин. Я в 1954 г. вернулась оттуда в Людиново – сбежала от мужа вместе с дочкой Галей (он, оказалось, в прошлом сидел в тюрьме и отличался жестокостью). И мать с нами. Ей климат не подошёл – слишком влажный. А Дарья только недавно вернулась с Сахалина – им с дочерью дали квартиру в Орле. В Людиново я 25 лет проработала в литейном цехе, второй раз вышла замуж, родила сына. Жила с ним, но он в 42 года умер. И дочь Галя перетащила меня в Пензу. Вот уже третий год я живу здесь, но очень тоскую по родине, по Людиново».[25]
Мария Степановна говорит, что пребывание в Германии никак не отразилось на её послевоенной жизни. Она объясняет это тем, что мама предусмотрительно сожгла все документы при возвращении из Германии. Возможно это и так, потому что только в 90-ые годы с большим трудом оставшиеся в живых сестры Ивановы нашли в областном архиве свидетельство об их угоне в Германию[26].
Обе в 1994 г. получили удостоверение несовершеннолетних узников мест принудительного содержания, созданных фашистами и их союзниками в годы второй мировой войны[27]. Потом трижды получали компенсацию из Германии – 54 тыс., 19 тыс. и около 30 тыс. Сейчас получают доплату к пенсии.
Более шестидесяти лет прошло со времени тех печальных событий, но Марию Степановну до сих пор не покидают воспоминания о минувших днях. Её детство было омрачено войной, голодом и смертью близких людей, лучшие годы её жизни были проведены за колючей проволокой лагерей, вместо игр и развлечений она занималась тяжелым физическим трудом. И сейчас, когда она рассказывает об этом, на её глазах появляются слезы, которые лучше всяких слов могут объяснить всю тяжесть пережитого. В конце интервью Мария Степановна поделилась, что в последнее время воспоминания стали все чаще посещать её.
Воистину, прошлое всегда с нами.
Приложение 1.
Приложение 2
Приложение 3. Интервью с Коноваловой Марией Степановной
— Мария Степановна, откуда Вы родом? Расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, о довоенном детстве.
— Родилась я в деревне Дынная Калужской области. Родителей звали Анна и Степан Ивановы. Работали они в колхозе. В 1915 г. у них родилась Варвара, в 1918 г. – Виктор, в 1922 г. – Николай, в 1925 г. – Дарья. Я родилась в 1930 г. Последней была Вера, она родилась в 1939 г. В 1936 г. наша семья переехала в городок Людиново, расположенный неподалёку. Не помню, почему родители переехали в город. Помню только, что папа сначала работал в милиции, и мы снимали квартиру. А потом и папа и мама стали работать на БРЕЗе и получили квартиру. В этом городе мы и прожили до начала войны.
— А как изменилась жизнь после начала войны?
— Когда началась война, немцы как-то быстро подошли к нашему городу. Наши стали всё уничтожать, взрывать мосты, чтобы немцам не досталось. Оставаться в городе было очень страшно, и мы лесом побежали в свою деревню, думали там спастись. Но там уже тоже были немцы. Очень много их было на мотоциклах. Они рыскали по селу и требовали еду: «Матка, яйки, млеко». Сначала мы поселилась у брата матери. В одном доме жили семья брата, наша семья и ещё немцы. Немцы спали на полу на соломе – боялись вшей. Вели себя пристойно. После мы жили в другом доме, на двух хозяев. Кроме нас в доме стояли ещё два немца – офицер и его денщик. Офицер вроде был ветеринар. У нашей соседки, молодочки, был грудной ребёнок. Когда ночью ребёнок начинал плакать, денщик хватал его и относил в огород, в картофельную борозду – чтобы спать не мешал. Потом нашу семью выгнали оттуда в плохой дом с разваленной стеной. Жило нас там три семьи. В 12 км. от нашей деревни, в Букани, стояли наши. Они обстреливали немцев. Я как-то видела груды немецких трупов на улице после бомбёжки. Жители деревни жили в погребах. Однажды старшая сестра с подругой пошли в дом за вёдрами, и в это время снаряд попал в угол дома. В этом углу висела красивая красная икона Спасителя. Так она упала на лавку, но даже не разбилась. А сестре балкой ударило по голове, её подруге ранило ногу.
— И сколько же времени вы прожили в оккупации?
— Так продолжалось до весны 1943 г. Бал март месяц – слякоть, холод. Всех жителей вывели на край деревни. Стали отбирать молодых девушек на рытьё окопов. У нас взяли сестру Дарью, которой было 18 лет. Наши солдаты тогда говорили так: «Девочки, не ройте ямочки – проедут наши таночки, засыпят ваши ямочки». Потом нас угнали в Жиздру. Там произошёл налёт наших самолётов на немецкие расположения. Мы прятались в подполе. Было очень страшно – я уткнулась матери в подол, а она гладила меня по голове, чтобы успокоить. Рядом было кладбище, и когда мы после бомбёжки вышли из подпола, увидели жуткую картину – гробы стояли стойком.
Потом нас погнали в Клётно, потом в Буяновичи . Там мы посеяли картошку, а когда она зацвела, нас посадили в телячьи вагоны в очень большой состав и повезли на запад.
— Что вы помните об этом переезде? Чем питались? Как долго были в пути?
— Везли очень долго. Чем питались, не помню. Но очень хорошо помню одну остановку: рано утром поезд остановился возле каких-то садов, вроде как наши дачи. Деревья были невысокие и раскидистые. И на них висели яблоки! Люди с поезда бросились к этим садам. Я мялась, боялась бежать, но очень хотелось яблок. Потом я тоже побежала с сумочкой. Мы рвали, рвали яблоки, пока не засвистел поезд – машинист предупреждал людей. Поезд стал трогаться потихонечку, тогда я побежала к нему.
— И куда же вас привезли?
— Привезли нас в Германию. Мы это поняли по тому, что кругом были немцы. Погнали в лагерь: за колючей проволокой стояли бараки. Были и бункера для укрытия на время бомбёжек. Видно было, что всё приготовлено было заранее. Некоторые из наших попали к бауэрам. Одна семья из нашей деревни вся погибла у бауэров.
— Расскажите, пожалуйста, в каких условиях вы жили? Где работали?
— Мать работала на кухне: варила еду пленным. Картошку клали нечищеную. Брать ничего на кухне было нельзя – убьют. Когда мать возвращалась с работы, подбирала что-то на помойке. Варя работала на фабрике, кажется, уборщицей. Я с другими подростками убирала брюкву, работали в саду. Но рвать с деревьев фрукты было нельзя, только падаль брать разрешали. Еду в лагерь привозили в больших термосах. Во время бомбёжек укрывались в бункерах. Однажды бомба попала в один бункер, и все девушки, которые там укрывались, погибли. Только туфли остались. Их хоронили (закапывали) пленные. Однажды в наш бункер упала «зажигалка». Все перебежали на другой конец бункера. Бывало, что лагерь сжигало бомбёжкой, и нас переселяли в другой лагерь. В лагере вместе с нами жили французы, итальянцы, бельгийцы. Внутри нашего лагеря было ещё заграждение – там проволока была натянута ещё выше. За ней держали евреев. Ходили слухи, что их закапывали живьём.
— Были ли какие-то контакты с местными жителями?
— Нет, такого не помню…
— А кто и когда вас освободил?
— Освободили нас американцы, когда уже было тепло. Перед освобождением нам привезли баланду в термосах и поставили у плетня. Мы жрать хотим, побежали к термосам. А два военных парня подбежали и кричат: «Не трогать! Отравлено!» Потом мы бегали смотреть американцев – интересно было, какие они? Оказалось, как наши – белолицые. После освобождения нас передали русским.
— Что помните о дороге домой? Каким было возвращение?
— На родину ехали поездом. Сестра Варя на завод не захотела возвращаться, поехали в деревню. А деревня вся разрушенная. Дали нам хату полуразвалившуюся. Сестра Дарья осталась живая, выучилась на трактористку. Но работа тяжёлая, мужская. Когда пахала, постоянно выворачивала трупы из земли. Жизнь была очень тяжёлая, и мать с сёстрами завербовались в 1947 г. на Сахалин.
Я в 1954 г. вернулась оттуда в Людиново – сбежала от мужа вместе с дочкой (он, оказалось, в прошлом сидел в тюрьме, я боялась, что он меня убьёт). И мать вернулась с нами. Ей климат не подошёл – слишком влажный. А Дарья только недавно вернулась с Сахалина – им с дочерью дали квартиру в Орле. В Людиново я 25 лет проработала в литейном цехе, второй раз вышла замуж, родила сына. Жила с ним, но он в 42 года умер. И после этого дочь Галя перетащила меня в Пензу. Вот уже третий год я живу здесь, но очень тоскую по родине, по Людиново. Да и воспоминания о войне последнее время часто мучают. Может быть, от одиночества…
— Мария Степановна, отразилось ли пребывание в Германии на вашей послевоенной жизни?
— Да нет. Мама же, когда домой возвращались, уничтожила все документы.
— А как же вы добились восстановления своих прав?
— Было очень сложно это сделать. Я же малограмотная, образование три класса. Не помнила, как называлось место в Германии, где был наш лагерь. Старшая сестра Варя в то время была уже парализованная. Она сказала мне, что город назывался Эссен. Составили заявление в областной архив. Получили справку об угоне в Германию, о работе там. А потом нам выдали удостоверения.
— А компенсацию из Германии получали?
— Да, три раза. 54 тысячи, 19 тысяч и около 30 тысяч. Сейчас получаем доплату к пенсии.